Шесть татами
 
Постигать достоинства традиционного японского дома, вникать в их смысл лучше всего в рекане. Не только • потому, что вряд ли кто-нибудь пригласит вас к себе с ночевкой, но и потому, что для подавляющего большинства японцев подобный идеал жилища существует скорее в мечтах, чем в реальной действительности.
Особенности японского дома порождены не только угрозой землетрясений, влажностью климата и художественными наклонностями японцев. Своеобразнейшее назначение пола, который одновременно служит постелью и заменяет собой прочую мебель, как и раздвижные перегородки вместо окон и дверей, -- все это стремление избавиться от тесноты.
Японская комната пуста именно потому, что при своих ограниченных размерах (чаще всего -- шесть татами, то есть около десяти квадратных метров) она должна одновременно служить для семьи и спальней, и столовой, и всем, чем угодно. Единственный ставящийся на татами предмет -- низенький столик -- после ужина боком прислоняют к стене, достают из стенного шкафа тюфяки, свернутые одеяла" и вся комната становится постелью для соответствующего числа людей.
Думаю, что обычай жить на татами укоренился прежде всего как оригинальный способ сберегать пространство.
Может ли выглядеть воплощением художественного вкуса комната из шести татами, если в ней живет целая семья?! Малыши, ползающие по полу, имеют обыкновение протыкать пальцами рисовую бумагу на седзи, опрокидывать миски с едой, отчего на татами остаются несмываемые пятна.
При всей изобретательности японцев по части экономии места такое жилище неизбежно выглядит захламленным, тесным и даже грязноватым. Студент, который обычно снимает комнату из трех татами, сидит там как на дне колодца, стены которого -- штабеля книг.
Что же касается близости к природе, то она дает о себе знать лишь сквозняками из всех щелей. Когда горожанин раздвигает седзи, он чаще всего видит перед собой не сад, а находящуюся на расстоянии вытянутой руки стену соседнего дома или гирлянды развешанного белья.
Жилье сейчас самое больное место в японском быту. "Средний японец обеспечен электротехникой лучше, чем одеждой; одеждой лучше, чем едой; едой лучше, чем жильем" -- эта ходкая фраза точно выражает суть образовавшихся в послевоенные годы диспропорций.
На взгляд иностранца, особенно человека с русской натурой, японцы в своем семейном бюджете проявляют преувеличенное внимание к одежде, оставаясь поразительно равнодушными к повседневной пище. Конечно, здесь сказывается сложившееся в стране соотношение цен. Синтетическая нить и другие заменители позволили сделать дешевыми и потому доступными товары широкого потребления: одежду и обувь. В то же время продукты питания, особенно выходящие за рамки традиционного рациона, остаются непомерно дорогими. (Стоимость килограмма мяса и пары туфель примерно одинакова.)
Однако присущее японцам отношение к будничной, повседневной пище как к чему-то сугубо второстепенному в значительной мере коренится в глубине веков. Одежда человека служила в старой Японии символом его общественного положения, а невзыскательность к еде культивировалась как добродетель. Феодальная мораль заставляла семью больше заботиться о том, в чем появиться на улице, чем думать, что будет у нее к столу.
Ничто не создает столь приукрашенного представления об общем жизненном уровне японцев, как внешний вид толпы, которая выплескивается по утрам из станций метро и электрички. Люди одеты хорошо -- во всяком случае, не хуже, чем в любой из европейских столиц.
Нужно дождаться полудня, чтобы посмотреть, чем питается этот горожанин в отутюженном сером костюме и крахмальной рубашке. К этому часу в деловых кварталах Токио появляются велосипедисты. Каждый рулит лишь одной рукой, а другой держит поднос, на котором в несколько этажей наставлены миски. Посыльные из харчевен доставляют обед тем, кто трудится за ультрасовременными фасадами из алюминия и зеленого стекла.
Служащие, что сидят в огромном банковском зале, получают разное жалованье. Но чаще всего и курьеры и столоначальники одинаково довольствуются миской горячей лапши. Разница лишь в том, что одни запивают ее бесплатным учрежденческим чаем, а другие ради престижа отправляются потом в соседнее заведение выпить чашку кофе за ту же цену, что и съеденный обед.
Провожая мужа на завод, домохозяйка дает ему с собой бенто -- плоскую лубяную или алюминиевую коробку. Рис, положенный туда вместе с кусочком жареной камбалы и несколькими ломтиками соленых овощей, сварен в электрической кастрюле. В остальном же содержимое бенто не так уж много изменилось с военных лет, когда патриотическим обедом называли "флаг с восходящим солнцем" -- кружок красной моркови, одиноко положенный на белый рис.
Показательно, что даже теперь на солдатский паек отпускается лишь 4 тысячи йен (то есть 10 рублей) в месяц, хотя армия, укомплектованная из добровольцев, питается лучше, чем народ в целом.
Статистика отметило рост потребления мяса в стране: не так давно оно составляло два килограмма на душу населения в год. Нынче японец съедает за год семь килограммов, то есть столько же, сколько англичанин или француз за месяц. Холодильники, как видно, вошли в японский быт раньше, чем мясо-молочные продукты.
При нынешних доходах среднего японца питание его могло бы куда больше измениться к лучшему. Но хоть какие-то перемены в этом направлении налицо. А вот жилищные условия если и изменились, то в худшую сторону. Кажется невероятным, но это так: трудовая семья вынуждена тратить па жилье, как правило, не меньше, чем на питание, а иногда и больше.
Житель японского города знает, что сильнее самой изощренной рекламы действуют на воображение простые листки бумаги, белеющие на фонарных столбах. На них лишь номер телефона и несколько цифр: "Четыре с половиной татами -- 6000", "Шесть татами -- 9000"...
Цифры на листках означают размеры и месячную стоимость комнат. Подавляющее большинство горожан арендуют жилье у домовладельцев, а шестьдесят процентов сдающихся жилищ -- это комната из шести татами. За такое более чем скромное обиталище для небольшой семьи надо платить третью часть зарплаты да еще внести при въезде трех-шестимесячный залог.
При этом, как ни парадоксально, жилище горожанина, поглощающее у него более трети заработка, отличается от крестьянского отнюдь не своими удобствами, а, наоборот, неудобствами: оно и дорого, и тесно, и далеко от работы.
В Японии у восьмидесяти процентов городских семей есть телевизоры. Но восемьдесят же процентов жилищ не имеют канализации. Кран с горячей водой или центральное отопление -- редкость вовсе неведомая для подавляющего большинства горожан. Дома их, как и в деревне, обогреваются солнцем и дыханием, а вентилируются сквозняком. От раздвижных окон и перегородок дует так, что от керосиновых или газовых печек немногим больше толку, чем от стародавних жаровен с углем.
В любом городе, а особенно в предместьях, куда ни глянь, как грибы вырастают новые жилища. Но на девять десятых это такие же примитивные деревянные постройки, как и крестьянские дома, лишенные современных бытовых удобств.
Самое худшее во всем этом -- бесперспективность. В Японии умеют строить быстро и добротно. Но тут не увидишь, чтобы на пустыре разом поднимался целый жилой массив.
Городские управы ведут кое-где постройку современных многоэтажных домов. Но главный тормоз в решении жилищной проблемы -- частная собственность на землю. Есть в Японии старая пословица: "Хурма плодоносит на восьмой год, слива на третий". Торговцы недвижимостью переиначили ее нынче на свой лад: "От сливы ждать доходов три года, земля окупается в первый же".
-- Мы научились бороться с таким опасным явлением природы, как оседание суши, -- говорят японские строители. -- Но мы ничего не можем поделать с другим стихийным бедствием -- когда земля ползет вверх в своей цене. Это поистине бич наших городов...
 
Спрос на землю немыслим. По мере того как город расползается на окружающие его крестьянские поля, труженикам приходится ездить все дальше и дальше (многие из них тратят по пять и даже по шесть часов в день, чтобы добраться на работу и вернуться обратно). Владелец участка близ центра Токио может и пальцем не шевелить, ожидая, пока его земля удваивается в цене каждые два или три года, в то время как у квартиросъемщика нет иного выхода, кроме как платить все больше и больше.
  Эдвард Зейденштикер, Япония. Нью-Йорк, 1962
 
x x x
 
Лишь шесть японцев из ста спят сейчас "по-иностранному" -- на кроватях, остальные же девяносто четыре, как и их предки, проводят ночь на полу, состоящем из татами. Сто тридцать фирм, выпускающих ежегодно около миллиона кроватей, всячески рекламируют их удобство и гигиеничность, утверждая, что в тридцати сантиметрах от пола воздух наиболее насыщен пылью. Однако мастеровые, что ходят из дома в дом заменять и подновлять старые татами, не беспокоятся за будущее своего древнего ремесла. Они знают, пока с жильем туго, люди не откажутся от пола, способного служить постелью.
  "Правда", сентябрь 1967
 
x x x
 
Семьдесят процентов квартиросъемщиков в японской столице имеют по одной комнате на семью. Причем 43 процента из них живут на площади в шесть татами, а остальные 27 процентов имеют лишь по четыре с половиной татами. Эти данные, собранные федерацией домохозяек, показали остроту жилищного кризиса в Токио, где три четверти съемщиков теснятся на площади семь-десять квадратных метров на семью.
  "Правда", октябрь 1968
Hosted by uCoz