Судьба порой дарит нам удивительные совпадения. Когда я вновь попал в Японию на сравнительно долгий срок, мое место жительства оказалось буквально через дорогу от снесенного ныне двухэтажного домика, где я некогда писал свою "Ветку сакуры". Александр Твардовский опубликовал ее в "Новом мире" ровно тридцать лет назад. Книга эта многократно переиздавалась потом на многих языках, включая японский, и разошлась в пяти милионах экземпляров.

Попытка нарисовать психологический портрет зарубежного народа, создать как бы путеводитель по его душе, показать, что наша грамматика жизни отнюдь не универсальна, что нельзя мерить другие народы на свой аршин - была новшеством для тогдашней советской журналистики. Но "Ветка сакуры" вызвала в начале 70-х годов столь широкий резонанс не только как некое открытие Японии и японцев. Читатель увидел в ней нечто большее, чем думал сказать сам автор. Эта книга была воспринята общественностью как призыв смотреть на окружающий мир без идеологических шор. Самым большим комплиментом считаю фразу, сказанную мне тогда Константином Симоновым:

-- Для наших людей эта книга - такой же глоток свежего воздуха, как песни Окуджавы...

Однако именно из-за этого высокое начальство обвинило автора в "отсутствии классового подхода, в идеализации капиталистической действительности". Причем успех "Ветки сакуры" за рубежом, прежде всего в Японии, где вышло четыре ее издания, лишь ожесточал критиков. Дескать, наши идейные противники за бугром потому и ухватились за это сочинение, что оно льет воду на их мельницу.

Были причины и на то, что именно на рубеже 70-х годов "Ветка сакуры" особенно пришлась ко двору в Японии. Это был как раз пик послевоенного экономического чуда, когда национальная самооценка стала модной темой. "Ветка сакуры" удостоилась войти в тройку лучших книг, изданных в виде сборника "Иностранцы о нас". Горжусь, что мне довелось слышать добрые слова о ней и от таких читателей, как премьер-министры Накасонэ и Обути.

Пару лет назад после телевизионного интервью, данного мне в Токио для ОРТ, Обути сказал, что в Японии выросло новое поколение читателей "Ветки сакуры" и что текст книги пора обновить с учетом произошедших за тридцать лет перемен. Думаю, что именно это пожелание покойного премьера, а также содействие министра посольства Японии в России господина Кавато привели к тому, что я вновь оказался в Токио.

Японский фонд - полуправительственная организация под патронажем МИДа, содействующая углублению взаимопонимания между Японией и зарубежными странами, пригласила меня в Токио на три месяца, "чтобы обновить "Ветку сакуры", которая надолго стала бестселлером в обеих наших странах".Так я вновь оказался в Японии, чтобы написать о том, как изменилась Страна восходящего солнца за последние три десятилетия.

И вот я снова хожу по знакомым улицам японской столицы, жадно ловлю приметы перемен. На Елисейских полях Токио - проспекте Омоте сандо как и прежде тусуется "золотая молодежь" - воплощение самах экстремальных черт последней моды. Обувь на копытообразных платформах, волочащиеся по земле джинсы. Не новость, что каждое новое поколение хочет одеваться иначе, чем предыдущее - как бы нелепо это не выглядело. Поражает только, что "золотая молодежь" хочет здесь нынче соответствовать данному эпитету в буквальном смысле слова. Я имею в виду странную моду -- распространенную среди юношей даже больше, чем среди девушек - красить волосы в цвет спелой ржи.

Эти рыжевато-русые японцы, чьи шевелюры вопиюще не соответствуют всем другим этническим признакам, стоят у меня перед глазами как некая метафора, как философский, но злободневный вопрос - насколько способна Страна восходящего солнца подражать западным образцам? Пожертвует ли она во имя глобализации - самого модного слова на рубеже веков - своей национальной самобытностью?

Ведь в 50-х - 80-х годах, когда послевоенное экономическое чудо выдвинуло Японию в первую тройку мировых лидеров наряду с Соединенными Штатами и Советским Союзом - японцы любили называть свою страну первым примером того, что модернизация отнюдь не обязательно означает вестернизацию, то есть не требует отказа от традиционных ценностей в пользу западных.

В отличие от Запада с его культом индивидуализма и свободы личности, японцы, как кстати и россияне с их соборностью, инсинктивно склонны ставить общее благо выше личных интересов. Умение играть командой, готовность проявить себя в жизни прежде всего как часть сплоченной группы - одна из главных пружин послевоенного рывка. Верность, коренящаяся в кодексе самурайской чести, чувство долга перед коллективом - стержень японского характера.

Лет десять назад излюбленной темой карикатуристов были два бегуна - тучный, задыхающийся дядя Сэм, которого обгоняет низкорослый поджарый японец. В 90-х годах роли переменились. У американской экономики как бы открылось второе дыхание. Японская же, напротив, исчерпала благоприятные факторы, которые позволили ей после войны вырваться вперед. В 50-х - 80-х годах Япония побеждала конкурентов потому, что активно приобретала зарубежные технологии, много экспортировала, мало потребляла. В этих условиях оправдывались такие патриархальные пережитки, как система пожизненного найма, сеть постоянных поставщиков и неизменных источников финансирования.

Но на фоне массированного прорыва информационых технологий произошла глобализация экономической дестельности. А это поставило под удар групповую мораль японцев, их клановую верность как основу трудовых отношений. Анонимное общее согласие, которое японцы привыкли ставить во главу угла, не оставляет места ни для личной ответственнсти, ни для личной инициативы. Такой социальный консерватизм утверждал дисциплину и гармонию, поощрял усердие и обеспечивал стабильность, но блокировал продвижение новых людей и новых идей.

Вступив в век Интернета, Страна восходящего солнца почувствовала, что за свои прежние успехи она заплатила дорогую цену -- групповая мораль привела к утрате автономии индивидуума, к недооценке творческой инициативы. Именно в этом, то есть в системе отношений личности и общества, кроется первопричина кризиса, сделавшего 90-е годы "потерянным десятилетем". Рост валового внутреннего продукта снизился в 90-х в среднем до 1,7 процента, а два последних года десятилетия даже был отрицательным.

Цитируя звучащие в Токио сетования о кризисе японской экономической модели, не будем забывать, что все это - понятия относительные. Япония остается второй экономической сверхдержавой. Ее валовый внутренний продукт, то есть объем производимых в стране товаров и услуг, превышает четыре триллиона долларов.

А это половина показателя США, две Германии, три Франции или Англии, четыре Китая. По золотовалютным резервам - 344 миллиарда долларов-Япония остается мировым лидером.

Однако факт остается фактом. Японский капитал, в отличие от американского, своевременно не оценил значения информационных технологий, вместо щедрых вложений в мультимедиа увлекся спекуляциями недвижимостью и ценными бумагами, в результате чего и произошел крах "экономики мыльного пузыря".

И вот когда Японии приходится расплачиваться за отрицание индивидуализма, роли личной инициативы, на Западе ждут, что Страна восходящего солнца наконец сделает шаг в сторону американской модели. Действительно, вступая в 21-й век Япония предпринимает энергичные усилия, чтобы из "царства групп" превратиться в "царство личностей"

Однако Страна восходящего солнца по моему убеждению не станет подобием США даже в эпоху глобализации и информатизации. Она и прежде не раз знала радикальные перемены, но всегда менялась по-своему, по-японски, следуя мудрым принципам борцов дзюдо - уступить натиску, чтобы устоять, итти на перемены, дабы остаться самим собой. Уверен, что так будет и на сей раз. Образно говоря, Япония никогда не станет русоволосой. Хотя краситься под блондинов стало нынче модой "золотой молодежи".