За последнее время сильно возрос интерес к японской культуре, как к классическому наследию, так и к современным явлениям культурной жизни. Проблема национальной самобытности и традиций страны, которая в кратчайшие сроки сумела подняться до уровня высокоразвитых стран и внесла столь значительный вклад в мировую культуру, занимает многих исследователей и в самой Японии, и за ее пределами. В последнее время в работах японских критиков и исследователей культуры и литературы наиболее часто встает вопрос о японских традициях, под которыми подразумевается система мировоззренческих принципов, складывающаяся на протяжении веков и оказывающая влияние на умонастроения современных японцев.

Как же толкуют сущность японской культурной и художественной традиции сами японские критики? Ответить на этот вопрос однозначно невозможно. Представители разных кругов, с различной политической и идеологической ориентацией, по-разному подходят к проблеме национальной специфики, сохранения национальных культурных традиций. Имеется множество точек зрения на сущность японской традиции и на то, как она функционирует сегодня. Так, консервативные круги, отрицая демократические завоевания японского народа, всемерно превозносят национальные особенности японской культуры и пытаются доказать ее исключительность. Прогрессивные деятели культуры стараются сохранить и развить то лучшее в японской традиции, что способствует достижению гармонии, атмосферы доброжелательности, красоты.

Отражением всех этих взглядов служат работы японских критиков, посвященные исследованию культурного и литературного наследия, а также изучению творчества отдельных писателей.

В дайной статье предпринята попытка проследить лишь одну из тенденций в литературно-критических исследовниях (которая, впрочем, имеет многих сторонников) и ее влияние как на эстетическое осмысление действительности, так и на пути развития японской литературы.

Основной особенностью этой тенденции является нарочитое подчеркивание развившихся под влиянием буддизма отдельных сторон традиционного мировоззрения и сформировавшейся на его основе художественной традиции.

Следует отметить, что в Японии, вероятно в силу того, что взаимодействие синтоизма, конфуцианства и буддизма носило-весьма своеобразный характер, за исключением специалистов-буддологов, глубоко изучающих влияние буддийских учений на миропонимание и художественную традицию, ныне нередко можно встретить весьма далекое от их подлинного смысла толкование тех или иных буддийских категорий. Все это сказывается и на эстетическом осмыслении действительности.

Безусловно, постичь духовную жизнь японского народа, не учитывая влияния философии буддизма, невозможно. Японские поэты и художники, вдохновляемые философскими принципами этого учения, достигли высокого мастерства в умении передать единство вечного и мгновенного, единичного и всеобщего, лежащее в его основе. Однако наметившаяся за последнее время тенденция абсолютизировать развившиеся под влиянием буддизма идеи трансцендентности категории "би" ("красота"), а также-Ъсознания человека как самостоятельного мира приводит в Японии к специфическим последствиям, а именно: классическое наследие отрывается от реальной основы, односторонне оценивается творчество писателей традиционного толка, эстетическое осмысление действительности приобретает такой характер, при котором теряется интерес к реальной жизни с ее радостями, волнениями, проблемами, а в литературе все больше укореняются экзистенциалистские тенденции.

Прежде всего рассмотрим, какое толкование и последствия приобретает в свете данной тенденции категория "би" ("красота"), издревле имеющая первостепенное значение для мироощущения японцев, а также развившаяся на ее основе категория "моно-но аварэ" ("очарование вещей"), более всего обусловившие самобытность японского искусства.

Обобщая опыт зарубежных и советских исследователей (01), можно сказать, что задолго до того, как буддизм наложил свой отпечаток на многие стороны жизни и мироощущения японцев, из анимистических элементов синтоизма развилась категория "моно-но аварэ", понимаемая как внутренняя суть каждой вещи, как имманентная ей красота. Как эстетическая категория "моно-но аварэ" оформилась в эпоху Хэйан, стала принципом художественного мышления японцев и требовала от художника умения увидеть и передать неповторимое очарование каждой вещи или явления, определяя смысл и назначение искусства как поиск их красоты и подлинности. Таким образом, стремление: понять сущность явления, вещи, действия, поступка, его особую, неповторимую красоту предполагает не только эмоциональный отклик, но и несет в себе элемент познания, на основе которого и выявляется "очарование вещей". В этом случае художник активно участвует в творческом процессе, в то время как, исходя из буддийского вероучения, художник является лишь посредником, которому удалось, и интуитивно почувствовав Истину в момент озарения, передать ее в творческом акте, в результате чего образ выступает как символ.

В работах многих современных исследователей японской культуры, изучающих влияние буддизма на художественную традицию, как правило, остается незамеченным именно познавательное начало моно-но аварэ. От их внимания ускользает я то, что моно-но аварэ обращено к чувствам человека, которые естественным образом проявляются в обыденной жизни. Эти исследователи, как правило, утверждают, что красота в понимании японцев - внефеноменальна, т. е. что эстетическое в понимании японцев не имеет отношения к окружающей действительности, находится за пределами бытия.

Обоснованию концепции внефеноменальности красоты, как более всего характеризующей мироощущение японцев, посвящено множество работ, зачастую представляющих собой исследование творчества отдельных писателей или проблем и явлений японского искусства. В данном случае необходимо рассмотреть одну из таких работ, в которой в концентрированном виде представлена концепция внефеноменальности красоты как наиболее характерная для понимания японцами прекрасного. Эта работа - статья, принадлежащая Такасина Хидэдзи, опубликованная во втором номере журнала "Гундзо" за 1969 год под названием "Хиган-но би" ("Запредельная красота"). Хиган (кит. биань,. санскр. Paramita) означает "другой берег".

Буквальный перевод слова "paramita" - "переправляться на другой берег, на другую сторону, что означает достичь земли (Будды) путем различных буддийских практик (обычно шести), помогающих переправиться из мира рождения и смерти к миру-просветления. Эти практики суть: подношение (даяние); нравственность; терпение; старание; концентрация (созерцание, медитация); правильные суждения (мудрость).

Такасина Хидэдзи (на которого ссылаются многие исследователи), утверждая, что идеал прекрасного в понимании японце" воплощение маленькой, ростом с вершок, Кагуя-химэ, героине анонимной повести IX в. "Такэтори-моногатари", пришедшей к людям из лунного мира, выделяет два присущих ей свойства, ассоциирующиеся в понимании японцев с прекрасным: нежность (изящность) и существование вне земного бытия. Не касаясь японских критериев прекрасного, можно сказать, что, по мнению Такасина Хидэдзи, неизвестный автор, живший в IX в., описал встречу с не существующей в реальной действительности "запредельной" красотой, выразив характерное для японцев понимание прекрасного. Далее, рассуждает автор статьи, японцам всегда было свойственно стремление выявить эту существующую вне реального мира абсолютную красоту. Отсюда утонченность эстетического чувства, эстетизация быта, высокая художественность вкуса, проявляемая в повседневной жизни как попытка воплотить эту абсолютную красоту в обычных вещах.

Однако, если вспомнить, что изначально красота ("би") понималась японцами как неотъемлемое свойство не только каждой вещи, даже самой незаметной и непривлекательной на первый взгляд, но и каждого явления и действия, происходящего в реальной жизни, утверждение Такасина Хидэдзи о "попытке воплотить абсолютную красоту в обычных вещах" как характерное для японцев стремление представляется неверным. Так же неверен вывод этого автора о том, что "если в японском понимании красота есть особенность, присущая только японцам, то она заключается в том, что красота запредельна", т. е. находится за пределами реального мира, а этот "запредельный мир, лишь смутно ощущаемый в отдельные моменты, есть подлинный, в отличие от окружающей действительности, которая иллюзорна" (02).

Безусловно, не учитывая буддийскую идею иллюзорности видимого мира, а подлинного мира как Небытия, невозможно понять многие законы японского искусства, в том числе закон "непрочности вещей" (мудзё). Мудзё обусловило трансформацию обращенной к миру человеческих чувств, к прелести повседневной жизни категории "моно-но аварэ" в категорию "югэн" ("сокровенная красота"), предполагающую поиск неизменного в изменчивом мире, вечного в мире преходящего, а затем в "саби" ("просветленное одиночество") перед ликом Вечности, придавшие японскому искусству элегическую окраску.

Однако все это не исключает существования в течение веков вплоть до нынешнего времени не менее характерного, а пожалуй, и наиболее специфически японского понимания "моно-но аварэ" в его первозданном виде. Именно это отличает японское искусство от искусства других народов, также испытавших влияние буддизма.

Необходимо отметить, что изначальное понимание "моно-но аварэ" предполагает выявление в каждом явлении его особой прелести, глубокое проникновение в область человеческих чувств, обостренное переживание их, дающее наслаждение от душевного состояния, вызванного острыми ощущениями, а также познание неповторимого очарования каждой вещи, явления, воспринимаемых как их истинная суть, что в общем не похоже на буддийский принцип непознаваемости Истины и на культивируемое буддизмом стремление к успокоенной созерцательности.

Таким образом, если попытаться коротко охарактеризовать специфику художественного мышления японцев, исходя из вышеизложенного, можно сказать, что в основе его лежит тонкое чувствование, издревле свойственное японцам (о чем говорит в своих работах такой известный исследователь японской культуры, как Мотоори Норинага), обостренное наслаждение красотой, в любом ее проявлений, будь то красота природы, поступка или вещи, и развившиеся под влиянием буддизма элегичность, своеобразная недосказанность, любование отблеском нереального.

Однако, как было сказано в самом начале, в японской критике наблюдается стремление развить концепцию, согласно которой в основе японского понимания прекрасного лежит и соответственно пронизывает национальную художественную традицию лишь "запредельная красота" - хиган-но би, красота, находящаяся вне реального мира.

Обоснование этой концепции среди японцев, привыкших к: эмоциональной активности, означает попытку отказа от переживаний, утрату способности эмоционально откликаться, т. е. неспособность жить согласно принципу "моно-но аварэ". А человек, утративший способность переживать, эмоционально отключается, теряет связь с миром и людьми, уходит в себя, замыкаясь в собственном внутреннем мире. Этому же способствует и получившая широкое распространение абсолютизация дзэн - буддийской идеи, согласно, которой человек осознается как мир. В Японии зачастую "абсолютизация этой идеи в практике духовной жизни приводит к тому, что индивидуальность замыкается в рамках предельно субъективных переживаний",- пишет советский философ Е. Г. Яковлев (03).

Абсолютизация идеи, согласно которой личность осознается: как самостоятельный мир вместо ощущения всеобщей взаимосвязанности вещей и осознания себя частицей единого мира (как должно было бы быть, исходя из буддийского вероучения), в Японии нередко приводит к крайнему индивидуализму и субъективизму, к отстраненности, замкнутости в кругу узколичных переживаний, к игнорированию норм общественного бытия и морали (что несовместимо с понятием истинного и должного в буддизме). Это является причиной того, что субъективные переживания отдельной личности, оторванные от социального бытия, являются одной из главных тем в современной японской литературе, а "элитарная" эгобеллетристика, несмотря на попытки ряда писателей и критиков преодолеть ее влияние, по сей день в: определенных кругах считается высокой, "чистой" литературой. Исходя из особенностей этого жанра, его апологеты считают критерием наивысшей художественности отрыв от реальной действительности, игнорирование социальных проблем современного общества, что, в свою очередь, ведет к отрицанию реалистического способа отражения действительности и к процветанию различных новаций модернизма.

Абсолютизация идеи, согласно которой личность осознается как мир, служит причиной того, что философской основой современного модернизма в Японии по-прежнему является экзистенциализм, ставящий во главу угла собственное "я" (в отличие от буддийской философии, исходящей из преодоления "я", или "эго"). Многие современные исследователи, как в Японии, так и на Западе, склонны неправомерно усматривать много общего в принципах буддизма (в частности, дзэн) и экзистенциализма. Поддерживая подобную точку зрения, буржуазные мыслители Японии пытаются доказать, что экзистенциалистские тенденции в мировоззрении близки традиционному мышлению и эстетическим взглядам японцев. Многие представители буржуазной философии берут на вооружение отдельные элементы буддизма и, рассматривая их в отрыве от учения в целом, приходят к неверному пониманию, а в данном случае к отрицанию смысла человеческой жизни, бытия. Неудивительно поэтому, что большинство молодых писателей замыкается в собственном узком мирке, не испытывает интереса к событиям, происходящим в жизни современного японского общества, отказывается понимать его трудности, а отчуждение, разрыв всеобщих связей, одиночество стали одной из основных тем в японской литературе. Это обстоятельство беспокоит определенную часть критиков (04).

Однако, несмотря на широкое распространение различных течений модернизма в Японии, национальная художественная традиция по-прежнему является одной из ведущих в духовной жизни японского общества. Не случайно одним из наиболее читаемых и высоко ценимых писателей в современной японской литературе считается Кавабата Ясунари, справедливо признанный выразителем японского способа художественного мышления. Следуя классической японской традиции, Кавабата писал о благородных душевных побуждениях (кандоби), о стремлении к гармонии и добродетели. В своих произведениях он стремился "открыть и донести до читателя красоту", полагая, что "человеческий язык создан для выражения добра и красоты", а красота "порождает сильнейшее чувство сострадания и любви к людям" (05).

Однако, анализируя творчество Кавабата Ясунари, многие современные критики из числа тех, что склонны в японском-по-нимании прекрасного усматривать лишь очарование ирреального, говорят о влиянии буддизма на мироощущение писателя только как о факторе, обусловившем основные особенности его творческой манеры.

Влияние буддизма, в особенности дзэн, на творчество Кавабата несомненно, но такие элементы буддийского мировоззрения в творчестве Кавабата, как понимание эстетического как нравственного, т. е. когда красота мыслится не только как эстетическая, но и как нравственная категория, как высокое понимание чувства долга (древние буддисты чувствовали гармонию между Вселенной и человеком, призывали к "этизации" человеческой деятельности; они полагали, что Вселенная духовна, что она управляется нравственными законами) и духовного совершенства, игнорируются, и всемерно подчеркивается стремление уйти от реальности, воспеть призрачный ирреальный мир и запредельную красоту. Для них остается незамеченным, как глубоко воспроизводит Кавабата сложный мир человеческих чувств, и настроений, стремится открыть и донести до читателя красоту, которую можно обнаружить в повседневной действительности, в человеческих отношениях, как тонко и изящно передает особую прелесть чувства человека - восторг, печаль, страх, взволнованность, т. е. те стороны человеческой натуры, которые, согласно принципам буддизма, следует преодолевать как избавление от всех форм привязанности к мирскому.

Автор статьи "Запредельная красота" Такасина Хидэдзи полагает, что Кавабата Ясунари, начиная свой знаменитый роман "Снежная страна" словами "Поезд выехал из туннеля на границе двух провинций. Отсюда начиналась снежная страна", вводит читателя в ирреальный мир, который, метафорически говоря, находится по ту сторону туннеля. Таким образом, Такасина Хидэдзи не замечает напряжения, которое возникает между словами и спецификой контекста. Снег для японцев символ не холода, чувства отчуждения, а красоты, душевности и чистоты. Чистым белым снегом японцы любуются так же, как осенней луной или весенним цветением вишни, и "снежная страна" воспринимается как страна красоты и чистоты.

Этот роман был написан в пору, когда в Японии восславлялся самурайский кодекс бусидо. Роман прозвучал молчаливым протестом против официальных установлений, против агрессивного японизма. В ту пору на это требовалось определенное мужество. Но, рассматривая Кавабата как певца "запредельной красоты", они не замечают или не желают замечать благородные, нравственные убеждения писателя.

Справедливости ради следует сказать, что тенденция абсолютизировать отдельные элементы буддийского вероучения, которые приводят к отрыву от реальной действительности, к замыканию в собственном мире личных переживаний, к извращению в толковании специфики национального художественного мышления, к неверной оценке творчества писателей традиционного толка, встречает сопротивление со стороны других критиков, но это уже тема другого исследования,

---

(01) См.: Бреславец Т. И. Поэтика Мацуо Басе. М., 1981; Воронина И. А. Классический японский роман. М., 1981; Гривнин В. С. Японская литература конца 70-х - начала 80-х годов в оценке японской критики.- Япония 1982. Ежегодник. М., 1983; Григорьева Т. П. Японская художественная традиция. М., 1979; Рехо К. Современный японский роман. М., 1979; Философские вопросы буддизма. Новосибирск, 1984; Miyoshi Masao. Accomplices of Silence. The Modern Japanese Novel. Berkley, 1974; Psychology of the Japanese People. Univ. of Tokyo Press, 1981; Sources of Japanese Tradition. Vol. 1-2. N. Y.-L., 1964; Ueda Makoto. Modern Japanese Writers and the Nature of Literature. Stanford, 1976; Акитэру Ринтаро. Кавабата Ясунари. Нихон бунгаку-но дэнто.- Гэндай сакка аннай. Токио, 1967; Есида Сэйити. Кавабата Ясунари то тюсэй югэн. Токио, 1961; Есимура Тзйдзи. Кавабата Ясунари - би то дэнто. Токио, 1968; Кавабата Ясунари. Уцукусии нихон-но ватакуси. Токио, 1971; Кавабата Ясунари. Би-но сондзай то ходзон. Токио, 1971; Кин Д. Кавабата Ансой то нихон-но дэнто. Токио, 1968; Хаяси Такэси. Кавабата бунгаку-ни окэру "таби-но нидзю кодзо". Токио, 1974.

(02) Такасина Хидэдзи. 1969, № 2. Хиган-но би (Запредельная красота).-Гун дзо.

(03) Яковлев Е. Г. Проблема систематизации категорий в марксистско-ленинской эстетике. М., 1983, с. 127.

(04) См : Гривнин В. С. Японская литература конца 70-х - начала 80-х годов в оценке японской критики.-Япония 1983. Ежегодник, с. 284.

(05) Цит. по: Ueda Makoto. Modern Japanese Writers and the Nature of Literature. Stanford, 1976, с 216.